Немеркнущий свет. Глава I. Забвение. #...
...Глава I. Забвение. Мой сон прервался в тот момент, когда я ощутил на себе чье-то суетливое прикосновение. Грубое, мерзкое, отвратительное. То был один из них — неупокоенных мертвецов, бесцельно блуждавших впотьмах тюремных коридоров, изредка налегавших на поржавевшие прутья темницы, в которой я был заточен. Я с отвращением сбросил с плеча иссохшуюся, загрубевшую костлявую ручонку, отодвинулся в сторону от решётки и вздохнул, с досадой отмечая очередную пропасть, возникшую в чертогах моего затухающего сознания.
С каждым днём краски жизни понемногу покидали меня. Сознание пустело, меркли прежде сохранившиеся в памяти образы, с концами терялись воспоминания. Оставался лишь неизменный осадок из сухой, горькой спеси безнадёжного существования, медленно угасающего пламени моей души. Неизбежность неотвратимо преследовала меня, обрекая на тягостное бытие сознательно наблюдать за преображением собственной жизни в смерть, испытывать сопутствующие холод и грусть, тяжесть каждой минуты и отсутствие всякой зримой надежды. Я угасал духовно и физически, бросая последние силы на борьбу с преобладавшим надо мною опустошением, которое неизменно побеждало вне зависимости от того, сколько бы я ему не сопротивлялся. Но вовсе не это было для меня самым скверным в последние недели осознанного существования — время являло куда более насущного врага. Неотвратимо сменявшие друг друга день и ночь изо дня в день приближали миг неминуемого расщепления моей души. Миг, когда я забуду себя и всё на свете, когда всё перестанет существовать и придёт сама суть ничто.
Я поднял кверху помертвелую ладонь, силясь не замечать её безобразия, и попытался дотянуться до слабых просветов дневного солнца, нежной вуалью проступавшего сквозь трещины в своде тюремного коллектора. Сколько времени прошло с того дня, когда я впервые здесь оказался? Когда в последний раз я поднимал свой взгляд к ослепительно-голубому небу, ощущал на коже приятное тепло солнечных лучей, от души радовался окружавшим меня необъятным просторам? Ах, как же я хотел бы выбраться из этих обросших вечностью стен прежде, чем наступит мой скорбный час.
Не многим я мог помыслить о месте своего заточения. Я знал лишь то, что крепость эту называли Северным Прибежищем Нежити. Сюда сгоняли всех отмеченных Знаком Тьмы. Здешним обитателям была уготована незавидная участь томиться в заключении до конца дней. И насколько я мог судить, многие из узников этих мрачных и покинутых жизнью темниц, заложники их грубых, поржавевших решёток уже смирились со своей тяжкой долей, навечно сроднившись с угрюмой безысходностью неприступного камня. Я не был одним из них. Пока ещё нет. Вопреки всему на свете где-то глубоко внутри моей непримиримой души всё ещё теплился яркий огонёк желания вновь обладать своей судьбой, крепкой хваткой вцепиться в поводья её стремительной колесницы, что по неотвратимости неслась к обрыву.
Часто я задумывался о том, кем был в своей прежней жизни. И всякий раз задавался одним и тем же вопросом: «заслужил ли я уготованную мне участь?» Ответ никогда не приходил. Из оставшихся воспоминаний, изредка возникавших на горизонтах моего сознания, мысли не покидал уже размытый и неясный образ женщины. В смутных красках воображения я наблюдал прелестный лик этой солнечной девы, черты которого мне были недоступны, обращённый ко мне с теплотою откровенности, с проникновенной, ласковой улыбкой. Наблюдал её лоснящиеся золотом пшеничные волосы, свободно развевающиеся по ветру, её нежный взгляд, обращённый к прежнему мне. Хотелось бы знать, кто она. Знать, что она не одна из многих — не из тех, что нынче перестали быть собою. Как прежде знать, что она особенная, единственная и незаменимая, и... желанная. Знать, жива ли она.
Ещё несколько дней утекли неторопливой рекою в неизвестность, капля за каплей истончая нить моего существования. Последние пару дней меня стало всерьёз одолевать скверное ощущение, будто плоть моя, скрытая под пыльным, побитым временем одеянием, загнивает, разлагается, теряя жизненные соки, и увядает. Я не желал в это верить, и всякий раз пытался отогнать прочь тёмные мысли, словно отчаянно отбиваясь от стаи ничтожных падальщиков, желавших обглодать остатки моей тлеющей во мраке души. Это и есть процесс обращения в Полого? Удел всякого, кому не посчастливилось быть осквернённым проклятием Знака Тьмы? Если так, то конец мой уже близок. В скором времени я утрачу рассудок и стану одним из этих пустых, бездушных немёртвых созданий, влачащих жалкое существование среди руин покинутой крепости на далёком утёсе.
Раньше мне казалось, будто все они чего-то ждут. Все эти чуждые смерти узники собственной внутренней пустоты. Было интересно, чего именно. Сейчас же, наблюдая за ними на протяжении многих недель, я стал всё явственнее осознавать то, что их разум обратился тленом — угас, померк, рассеялся, словно пепел, развеянный по ветру. Они одновременно не были ни людьми, ни достигшими покоя мертвецами. Именно поэтому их прозвали «Полыми». Некоторые из них действовали агрессивно, движимые неведомыми мне импульсами. Но большинство из блуждавших снаружи были покойны, словно вечность потрепала их опустевшие оболочки и те утратили всякую волю. Вчера я прирезал одного из них. Сквозь прутья тюремной решётки всадил точно промеж горящих глаз обломанное лезвие клинка, который неделей ранее обнаружил в своей темнице среди песка и прогнившей соломы. Это был тот самый не снискавший покоя надоедливый мертвец, который часто бродил подле решёток моей камеры и изрядно препятствовал моему и без того беспокойному сну. Дряхлый и неустойчивый на своих кривых костлявых ногах, он поник и свалился набок, перестав быть противником моему спокойствию. В тот момент я не сознавал, что смерть его оказала на меня куда более благоприятное воздействие, чем банальное отсутствие его нежелательной компании рядом.
Будучи узником самой тьмы, я никогда не думал сдаваться, опустив руки, принять отчаяние или просто плыть по течению, ожидая скорбного конца. Сколько себя помню, мне от рождения была чужда фрустрация. Во мне всегда был механизм обратной тяги, который не позволял событиям властвовать надо мною, а наоборот заряжал меня волей действовать против событий, действовать, руководствуясь собственным сознательным выбором. Но сейчас безысходность практически одолела меня. Я будто бы очутился на жалком клочке земли посреди самой бездны, откуда не существовало пути куда-либо, кроме шага в неизвестность, в беспросветный мрак грядущего и неотвратимого — столь же чёрного и непроглядного, сколь черны бездонные глубины исполинской пропасти.
Часто откуда-то в отдалении слышался отзвук редких капель, гулко падающих в воду. Ему время от времени вторил писк снующих всюду крыс. Слышались шорохи чьей-то унылой возни снаружи. Ни единого голоса, ни единого знакомого слова за долгое время. Я уже с трудом сознавал, мог ли до сих пор внятно говорить. Я не знал ни еды, ни воды уже долгое время. И не чувствовал в них потребности. Мой организм не страдал от истощения, но страдал от постепенного расщепления, которое губило его хуже всякого голода. Я вновь старался не думать об этом, но мысли не прикажешь. Всматриваясь в мистический огонь ближайшего факела снаружи, играющего багрянцем по неровной и обомшелой каменной кладке, я считал оставшиеся воспоминания, стараясь сохранить их и тем самым удержать слабый огонёк в кострище моего меркнущего рассудка. В какой-то момент откуда-то сверху раздался приглушённый отзвук рассекаемой плоти. Свод начал трескаться и осыпаться песком и пылью. Среди проступившего дневного света, словно мешок насквозь промокшего сена о камень, упал осунувшийся труп полого с рассечённой грудной клеткой. Я оглянулся наверх, откуда безмолвно смотрел на меня человек в доспехах. Словно убедившись в чем-то, он сразу же исчез, оставив меня наедине с поверженным мертвецом. Я пригляделся к обезображенному смертью телу своего нового сокамерника и не поверил своим глазам. С истасканного пояса мертвеца свисал на неровном колечке ржавый ключ, по очертаниям смутно подходящий к отверстию замочной скважины моей темницы, в которой я часто ковырялся крысиной косточкой, каждый раз убеждаясь в том, насколько бесполезным было моё занятие. Я снял с упокоенного ключ и тут же проверил на поржавевшем замке решётки, всё это время отделявшей меня от остального мира. Тот охотно щёлкнул и отперся. Решетчатая створка отворилась со скрипом, в котором я улавливал драматичные нотки своего нежданного триумфа. Удача ли улыбнулась мне, или же на то были свои причины? Этого знать я не мог. На выходе из камеры я поднял взгляд к верху, откуда ранее впервые увидел таинственного незнакомца — благовестника моей возрождённой надежды — и с немой благодарностью тому совершил доселе невозможный шаг, переступив через судьбу узника к желаемой свободе.